Допив вино, Морвин встал из-за стола и направился к выходу. Но неожиданно остановился у свободного столика и порывшись в сумке, извлёк небольшой кристалл горного хрусталя. Нерешительно повертев его в пальцах, юноша всё-таки положил кристалл на столик и вышел из Трактира.
Хрусталь, казалось, ожил. В глубине его мерцал язычок белого пламени и древняя медленная мелодия, сплетаясь с ясным мужским голосом, разлилась по залу.
Так воды темны, в них небес глубина
От взгляда, привыкшего к солнцу, сокрыта;
Как мёртвые пальцы, волна холодна,
И инеем осени поздней расшита.
Оборван был смех золотого ручья,
И белый цветок стал кровавой Луною,
Нам имя Её приказали забыть,
Но ночью я слышал его в волчьем вое.
Велели служить нам богине иной,
Чей облик так лёгок и утренне светел,
Но голос из Тьмы меня звал за собой,
И рвалась душа в темноту словно ветер.
И песни лесов потеряли свой смысл,
И не было места мне в общем веселье,
Лишь сытого неба нелепая высь
И терпкой печали похмелье.
Тогда мы ушли, и в утробе холмов
Мы приняли старших проклятье за верность,
За память о звуке хрустальных шагов
И сердца звенящего дерзость.
И стала нам домом беззвёздная Ночь,
Глубоких пещер покрывалом
Нас сумрак и холод подгорный одел,
В глазах отражаясь усталых.
Но время придёт и растает тюрьма
Из боли и ярости страстной;
Ты видеть меня научила во Тьме –
Я вижу Твой образ прекрасный.
Так воды чисты, в них небес глубина,
Таинственный ласковый плен,
Прохлада вина, тихо шепчет волна
Печально и нежно… Шилен.
